Мы, конечно, похлопали Альберту, но не от всей души, потому что в душе мы шипели от ярости.

Затем Освальд начал читать свой доклад. Ему так и не представилась возможность выяснить фамилию всемирно известного сэра Томаса, поэтому он назвал его сэр Томас Безымянный и, компенсируя этот пробел, уделил основное внимание исторически значимым событиям, о которых вряд ли где-нибудь можно прочесть, но которые зато легко вообразить со всей яркостью.

Мы ведь знали, что саду целых пятьсот лет, и Освальд считал вполне правомерным связывать находившиеся в нём предметы с эпохальными событиями, свершившимися начиная с 1400 года.

И теперь, указав на солнечные часы, которые он разглядел ещё из вагона поезда, весьма красивые по его мнению, он зачитал:

Эти часы, по всей видимости, показывали время, когда Карлу Первому отрубили голову. И когда разразилась Великая лондонская чума[109]. И когда вспыхнул Великий лондонский пожар[110]. Ибо даже в эти катастрофические моменты солнце часто изливало на них свои лучи, и мы легко можем представить себе, как сэр Томас Безымянный, определив по ним очередной эпохальный час, восклицал: «Вот так так!»

Нет, сэр Томас, конечно, такого не восклицал. Уста исторической личности подобного бы никогда не исторгли. Восклицание принадлежало исключительно Освальду, который внезапно услышал у себя за спиной яростный деревянный стук, как будто бы в ужасающей близости от него с силой столкнулись два огромных бревна.

Он поспешил обернуться, и взору его предстала гневная леди в ярко-синем платье, отделанном мехом, как на какой-нибудь картине, и в огромных деревянных башмаках, которые и производили дробный стук. Взгляд её был исполнен возмущения, рот плотно сжат, и выглядела она грозным ангелом возмездия, хотя все мы, естественно, понимали, что перед нами лишь смертная женщина, а потому и поторопились снять головные уборы. Следом за леди (похоже, в качестве подкрепления) нёсся, перепрыгивая через овощные грядки, какой-то джентльмен.

Тон, которым леди заявила, что мы нарушили границы частного владения, оказался не таким яростным, как ожидал Освальд, основываясь на выражении её лица, но тем не менее достаточно сердитым.

Г. О. немедленно заявил, что это не её владения, не так ли? Однако мы, остальные, прекрасно понимали: именно её. На ней ведь не было ни манто, ни капора, ни перчаток. Да и деревянные сабо не надевают, готовясь покинуть пределы собственного сада, где их носят, чтобы не промочить ноги.

Поэтому Освальд вежливо объяснил, что у нас имеется разрешение, и показал ей письмо от мистера Красный Дом.

– Но письмо адресовано мистеру Тернбуллу, – возразила она. – Откуда вы его взяли?

Тут уже объяснений потребовал и мистер Красный Дом, изрядно запыхавшийся после прыжков через грядки.

И Освальд их предоставил, в той самой изысканно-любезной манере, которую отмечают все знакомые и которая приятно удивляет незнакомцев, пусть даже поговоривших с ним лишь мгновение.

Разъяснив возникшее недоразумение, Освальд счёл нужным присовокупить, что хозяева почувствовали бы себя значительно хуже, если бы вместо нас у них появился мистер Тернбулл, тонкогубый и тонконогий, куда менее приятный, чем мы, с какой стороны ни глянь.

Хозяйка внимательно всё это выслушала, затем усмехнулась и попросила нас вернуться к чтению докладов.

Самым умным из нас стало ясно: недоразумение позади, а потом, получив приглашение на обед, то же самое уразумели и недалёкие умы. Мы собирались ответить вежливым согласием, но тут, как обычно, в разговор встрял Г. О., брякнув, что, даже если угощение будет не слишком богатым, за недостатком еды, он лично всё равно не против, поскольку ему очень нравится эта тётенька.

Леди рассмеялась, и мистер Красный Дом рассмеялся. А потом хозяйка сказала, что не хочет мешать чтению докладов, вслед за чем оба они удалились в дом.

Освальд и Дикки решительно настаивали на дальнейшем зачитывании учёных штудий, хотя девочкам куда больше хотелось обсудить миссис Красный Дом: какая она милая и какой чудный фасон у её платья. Освальд завершил чтение своего доклада, но чуть позже пожалел, что с этим поторопился, ибо вскорости миссис Красный Дом, опять выйдя к нам, выразила желание принять участие в нашей игре. Она сказала, что будет очень древним, прямо-таки ветхим антикваром, и выразила готовность выслушивать наши доклады.

Стало ужасно весело. Вот только на долю Освальда игры уже не досталось. А его доклад, ясное дело, понравился бы леди больше всех, потому что был самым лучшим, пусть даже это утверждает он сам.

Доклад Дикки целиком и полностью посвящался корабельному винту его новейшей конструкции, который, будь он (винт, а не Дикки) установлен на корабль Нельсона, сберёг бы жизнь легендарному адмиралу.

Зачитанный Дейзи доклад о леди Джейн Грей[111] оказался таким же нудным, как и Дорин, о Марии Стюарт, потому что обе всё списали из книг.

Денни к рассказу о короле Карле подошёл по-взрослому серьёзно и сумел очень пылко рассказать об этом злосчастном монархе и белых розах[112].

Элис доклада не написала. Всё её время ушло на помощь Ноэлю в переписывании того, что он сочинил.

Миссис Красный Дом водила нас по садовым павильонам, которых оказалось такое множество, что на каждый доклад нашлось по одному. То были образчики замечательной архитектуры. И выступать в них с докладом оказалось куда комфортнее, чем на открытом воздухе. Но перед докладом Ноэля павильоны всё-таки закончились, и он прочитал своё произведение в конюшне, где, правда, уже не держали лошадей.

Доклад Ноэля был очень длинным, а начинался он так:

       Про Азенкур будет этот рассказ.

Кто не слыхал, пусть услышит сейчас

О битве, которой не сыщешь честней,

И Бэстейблах, древнего происхожденья,

Знавших толк в героизме сраженья.

При Азенкуре сражались они,

Не уступая ни пяди земли.

Так воспитаны были И так их учили.

И так далее и тому подобное, пока некоторые из нас не задались вопросом, зачем вообще изобрели стихи. Но миссис Красный Дом сказала, что ей стихотворный доклад очень понравился, и тогда Ноэль великодушно предложил:

– Можете его оставить себе навсегда. У меня дома есть ещё одна копия.

– Буду хранить твой доклад у себя на сердце, Ноэль, – сказала она и в подтверждение своих слов засунула тетрадку Ноэля под синее с меховой оторочкой платье.

Доклад Г. О. был последним, но, когда мы предложили младшенькому его зачитать, он заартачился. Тогда Дора открыла конверт. Внутри оказалось полно промокательной бумаги, среди которой лежала страничка с надписью:

1066 год. Вильгельм